Год назад началась специальная военная операция. Сейчас, спустя год, мы невольно стали разделять свою жизнь на «до» и «после» этой даты, ведь всё в тот день изменилась бесповоротно. Но как восприняли начало СВО в Донбассе, где война не прекращалась ни на день все предыдущие восемь лет? Об этом нам рассказал луганский журналист, участник «Русской весны» и депутат I созыва Народного Совета ЛНР Дмитрий Молчанов.
Хотим в Россию!
Чтобы понять чувства, которые мы в Луганске испытали в день начала СВО, надо рассказать, как нам жилось все эти восемь лет.
Донбасс край трудовой, у нас «бананы в рот сами не падают». Да, есть уголёк, но его надо добыть. А потому скакать нам некогда. Помню стариков-шахтеров, обсуждавших евромайдан:
- Ты смотри, скачут они! А работать кто будет?
- Да какой «работать»? Лодырюги они на своей Галичине.
Когда началась «Русская весна», мы, хотя и не любители всяких митингов, вышли на площади городов сотнями тысяч. Каждый понимал: дело не в мелких склоках, под ударом наш язык, прадеды-фронтовики, православие, но и Ленин на постаменте пусть стоит, это тоже наше внутреннее дело.
Изначально вопрос ставился об автономии Донбасса. Незадолго до этого коммунисты собрали 4 миллиона подписей для всеукраинского референдума о федерализации, но Янукович указ не подписал. О том, что когда-то мы все станем гражданами России, мы в те дни и мечтать не смели. «Оранжевую революцию» 2004-го мы стерпели, не желая крови, но снова проглотить? И тут евромайдан…
Возможно, вы не поверите, но о том, что СВО необходима, я говорил еще в 2014-м. Логика тут простая: украинский неонацизм подобен раковой опухоли и если перевороты-майданы вершатся в столицах, то и антимайданы надо проводить там же, то есть давить фашистского гада в его логове. Если хоть одна раковая клетка остается - рак не побежден. Если украинский национализм не выжечь каленым железом, он снова поднимет морду.
30 марта 2014 года я сказал на площади Героев ВОВ в центре Луганска землякам: «Надо идти на Киев! Корень зла там». Сегодня это стало очевидным.
Последняя психологическая ниточка с Украиной оборвалась кроваво: 2 июня 2014 украинский самолет обстрелял мирных луганчан. Тела убитых, крики раненых, лужи крови… Украина, которую мы знали, в тот день для нас умерла.
Страшное лето 2014-го
Есть две древних истины: поднявший руку на ребёнка – уже не человек, а народы, позволяющие убивать своих детей, исчезают с лица земли. И мы взялись за оружие, чтобы защитить наших детей от нелюдей. Сама жизненная сила это сделала.
… Помню август 2014-го. Жара. Пустынные солнечные улицы, кое-где перевёрнутые автомобили. Я в восьмой горбольнице. Интервьюирую Наташу, женщину лет сорока. На ноге – аппарат Елизарова. Они с 8-летней дочерью стояли в очереди за гуманитаркой, когда прилетело.
- Ты знаешь, я была в Югославии во время войны, - делится раненая воспоминаниями, - но такого ужаса и там не было. А сейчас… Доченьке оторвало ножку и осколок в голове, её оперируют сейчас. Кто ее будет поднимать? Мне надо выжить ради неё.
Мы тогда не знали, что девочки уже нет…
Помню и врачей. Измотанные, они спали полчаса на стуле у постовой медсестры, оперировали при фонариках, на носилках с двумя сестричками поднимали раненых на второй этаж. Лифт не работал: электричества не было. Вода некоторое время ещё кое-где шла по трубам самотёком.
В квартирах тогда было немного безопаснее, но света нет, продукты на исходе, жара раскалила воздух как в доменной печи.
И жажда. Она была страшнее пуль и взрывов.
Люди выходили на улицы, чтобы набрать питьевой воды, которую развозили бочками ополченцы.
На собрания жильцов у бочек начал охотится противник, обстреливая очереди из миномётов. Стакан воды мог стоить жизни.
Однажды я приехал в квартал Алексеева. Одно тело еще не убрали, и жильцы ждали возвращения катафалка. В воздухе стоял одуряющий запах крови, которая уже запеклась на асфальте, в липкой луже остался девичий летний шлёпанец. А вокруг разбросаны пластиковые бутыли для воды…
Как-то возле школы сторож после обстрела посыпал останки подростка хлоркой, чтобы отогнать мух до приезда машины. Оторопело подумалось, что мозг-то наш не серый, а розовый…
Мы учились выживать в те дни. Двигаешься перебежкой, глаз ищет укрытие рефлекторно, не близко к домам (из окон падают битые стёкла), но и не далеко. Это было сафари, охота, которую устроили на живых людей украинские «юберменши».
Ужас был тогда не только снаружи, но и внутри. Казалось, какая-то часть души ампутирована и на ее месте – черная дыра, которая воет в тебе глухим звериным рёвом. Сейчас в нашем Донбассе нет почти никого, кто бы не потерял родственника, соседа, коллегу или друга. Внутри каждого из нас – своё кладбище.
Надежда
Украину от Луганска отбросили, и мы стали собирать свою жизнь из осколков. Восстановили электричество. Я помню тот день. Был спор о том, куда лучше пустить ток: в дома нескольких кварталов или на освещение центральных улиц? Решили осветить центр города как символ конца месяцев темноты, ведь это свет для всех, а в дома направили уже через несколько дней. Стоишь, и смотришь на уличный фонарь, а вокруг него ночные бабочки вьются и ты - счастлив. А потом оглянешься, а рядом люди тоже стоят и смотрят. И слёзы на глазах.
Первые зарплаты и пенсии. Не Бог весть какие, но есть же!
Безвременье
Мы постепенно сошли с экранов федеральных телеканалов или заняли место где-то между футболом и происшествиями. Вот только обстрелы продолжались.
А к этому - вечная «Санта-Барбара» на Минских переговорах. Куда мы шли неясно было никому. Как у Бичевской: «Плывём распяты, расказачены, из ниоткуда в никуда». Однажды даже некий «юбилей» состоялся – в 150-й раз Киев нарушил Минские!
Мы ни на секунду не верили, что с укрофашистами можно хоть о чём-то договориться. Успокаивало лишь то, что, похоже, никто не собирался выполнять эти Минские договоренности. Все активные участники «Русской весны», ополченцы прекрасно понимали: если Минск сработает, нам при Украине не жить – если сразу не вырежут, то сядем или кирпич на голову упадёт. Психологически эти восемь лет мы прожили на чемоданах. Кто-то из нас переехал в Россию и мы, гостя, дивились их планам на учёбу, ипотеку и отпуска, смотрели на жизнь россиян, как малолетний бродяжка на витрину кондитерской.
Украина определилась: готовится резня
Киев готовил на март 2022-го свой блицкриг, желая окончательно разделаться с нами. Когда Москва начала специальную военную операцию, мы радовались: «Нас не бросили, о нас помнят!».
Никто из моих знакомых не питал иллюзий о том, что спецоперация будет прогулкой. Ключевое тут слово «военная», но все, с кем я разговаривал, говорили одно: «Война так война, лишь бы уже поставить во всём этом точку».
Признали, защитили, приняли
День нашего признания Россией был днём восторга. На улицах кричали от радости, незнакомцы обнимались, машины ездили с флагами России. Мы и на Пасху так не христосуемся! Депутаты рыдали прямо в зале заседаний.
А каким был референдум! Шёл ливень, но к участкам голосования стояли пёстрые реки зонтов. Люди шутили, крестили урны, от мокрых курток валил пар, но всем было очень уютно. Одна женщина, помню, стояла под зонтом в очереди на голосование и что-то писала в блокнотике. Оказалось… стихи! Стихи о России в очереди под ливнем!
Начало СВО – действительно начало
Чем для нас стало 24 февраля? Надеждой, что всё нами выстраданное, пройдено не напрасно и безвременье, наконец-то, кончится. Как один из тех, кто начинал первые митинги «Русской весны», часто за эти девять лет я слышал от земляков: «Ты говорил, что Россия нас примет. Когда? Ты видишь, что происходит?». Непередаваемо тяжело, когда не знаешь, что ответить. Один из коллег после референдума спросил: «Вот вы и вступили в Россию. Что теперь собираешься делать?», честно ему ответил: «Искать новый смысл жизни». Теперь мечта сбылась – «Ныне отпущаеши!».
Кто-то может прожить всю жизнь и не заглянуть внутрь себя. Мы, жители Донбасса, это сделали, когда говорили друг другу на блокпостах: «Прикроем Крым! За ним и мы домой!», когда непризнанные решили стоять насмерть. И это не пафосная фраза, а просто наша суть. Донбасс – южный форпост России. Навсегда.
Дмитрий Молчанов
