Когда началась война, будущему кубанскому мастеру слова и рифмы было 15 лет. В первые дни и месяцы конфликта был эмоциональный мальчишеский задор, огромное желание и вера – разгромить фашистов. Но путь к Победе длился долгие тяжелые годы.
В 1942 году Краснодар начали бомбить. По городским улицам вальяжно шагали захватчики с грязными лицами и злыми глазами. Молодым мужчинам с невыносимой грустью на сердце пришлось покидать кубанскую столицу.
- Нам объявили, что нужно строить укрепления. И мы с Виталием рыли ров за Чистяковской рощей. Там, где сейчас стоит памятник погибшим гражданам Краснодара, убитым во время войны. Вот как раз в этот ров убитых краснодарцев и закопали немцы, - вспоминал Владимир Бенсман, друг Виталия Бакалдина, доктор медицинских наук, заслуженный врач науки, изобретатель СССР в программе «Когда в человеке рождается поэт…».
Когда друг уехал вместе с родителями из кубанской столицы, Виталий Борисович с матерью остался в городе. Пережил оккупацию. Учебы в то сложное время не было. После освобождения кубанской столицы он уехал к отцу, Борису Александровичу Бакалдину, военному инженеру-строителю на Дальний Восток. Там доучился, экзамены сдавал экстерном.
В сборнике стихотворений «Простая быль» Виталий Борисович описал август 1942 года:
Улица была родной,
такой же –
августовской зелени полна –
и чужой,
до боли непохожей:
и она,
и будто не она.
Я запомнил эту перемену.
Лязг машин.
Штыки.
Чужая речь.
В дни жестоких неудач военных
мы учились Родину беречь.
Я постиг,
Простившись с жизнью детской,
что во мне страна моя живет,
я за строчку песенки советской
был готов идти на эшафот.
Сердце не согласно на уступки.
Страшные сто восемьдесят дней.
Темные машины-душегубки.
Прямизна повешенных парней.
Виталий Бакалдин писал о том, что можно ошибаться в людях, которые жили рядом, которые были друзьями, но предали. Теперь истинных товарищей можно было пересчитать по пальцам. Война расставила все на места, обнажила истинную суть каждого человека.
Те же стены,
те же мостовые…
Можно корку грызть
и воду пить.
Я ж постиг
всем существом впервые –
не дышать без Родины,
не жить!
Ставшие тогда бойцами дети,
взяв винтовки,
мы вошли с дружком
сумрачным
февральским предрассветьем
в дом,
еще затянутый дымком.
Буквально мурашки по коже бегут от строк, в которых Виталий Бакалдин описывает краснодарское гестапо с «лестницей в кромешный ад», со стенами «жаркой печки», где сжигали взрослых жителей города и малышей. Поэт сумел передать ту жуткую, ужасающую обстановку гестаповских коридоров.
И в коридоре,
долгом,
узком,
лишь одурь тления плыла,
и за дверьми,
по всем кутузкам, -
лишь почерневшие тела,
лишь обнаженность смертной муки
людей, обугленных живьем,
и руки…
Руки,
руки,
руки,
не совладавшие с огнем!
Они, казалось, жадно звали
в надежде,
что еще спасут!
В гестапо,
в дровяном подвале,
свершился этот страшный суд.
Жена младшего сына Виталия Бакалдина Надежда отмечала, что поэт очень трепетно относился к праздничному дню 12 февраля – освобождению Краснодара от немецко-фашистских захватчиков. Он считал его своим вторым днём рождения. Сын поэта Сергей рассказал, что отцу и его товарищу удалось взять двух немцев. Враги могли убить молодых парней, но сдались: просто им надоело воевать. О феврале 1943 года Виталий Борисович писал:
И февральским пасмурным рассветом
вновь узнал я улицу свою!
Песни детства.
Алый стяг Советов.
И бойцы, идущие в строю.
Вот они –
прожженные шинели,
сапоги, разбитые в горах,
лица, задубевшие в метели,
и сердца, отбросившие страх.
Жизнь сама –
от моря и до моря,
смерть поправ у волжской крутизны,
выстояла,
выдюжила в споре
и пошла дорогами страны…
Чудом Виталий Борисович выжил во время оккупации, не боялся фрицев, спускался в подвалы гестапо, пережил грозные и мучительные испытания. Его рукой на бумагу вписывались события, воспоминания, чувства и мысли. Чернила отражали горечь прожитого, в них растворялись тяжелые вздохи солдат, приближавших победу, и радостные слезы освобождения.
