Ветеран ВОВ в книге воспоминаний рассказал, как в Краснодаре в месяцы оккупации немцы обращались с пленными

Автором издания стал Сергей Дробязко – защитник Пашковской переправы, попавший на фронт в 17 лет.

Шел август 1942 года. Пленных гнали по пыльным улицам станицы Пашковской. На них смотрели испуганные женщины, которые не осмеливались выйти из калиток. Только горестно восклицали: «Господи, а вон какие молоденькие! Ведь совсем мальчишки! Их-то куда гонят изверги!». Кто-то бросал хлеб в колонну из-за забора. Почти вся еда падала на дорогу, потому что немцы и холуи из бывших красноармейцев били палками по головам и спинам пленных, не давая поднять хлеб.

Колонну уложили прямо на дорогу, запретив разговаривать и курить. За порядком следили немецкие конвоиры. Очень хотелось есть и пить. Наступившая ночь прохлады не принесла, август был очень душным. Уснуть тоже не получалось из-за плотно лежащих рядом товарищей, не говоря уже об элементарной гигиене.

- Впервые за три недели вспомнился небольшой двор на улице Кирова. Как там сейчас мать? И вообще, знают ли в городе, что произошло с их ребятами на Пашковской переправе? Сосед дышал прямо в лицо. Я попытался повернуться на бок, но это не удалось. Кто-то уже лежал на моих ногах. Время от времени конвоиры включали фонарики, освещая скученные тела, - вспоминал Сергей Дробязко.

Вдруг прозвучал выстрел, а сразу за ним предсмертный крик. На пленных заорали, чтобы лежали и не двигались, били палками. Один из них попытался убегать после выстрела в середину лежавших. Он наступил на голову автору воспоминаний и каблуком содрал с переносицы кожу.

На рассвете проснулся один из соседей – пожилой красноармеец с живыми глазами в морщинках. Он сочувственно качал головой, рассматривал кровоподтеки и синяки молодого соседа. Вытащил тряпку и предложил вытереть подтеки. Но засохшая кровь не оттиралась, а любые прикосновения приносили боль. Красноармеец представился Митричем, говорил нараспев и балакал. Сказал, что к матери нужно вернуться в полном здравии. Еще добавил: «Вот и мы повоевали, а сейчас спи». Потом осторожно дотронулся рукой к голове, и парень сразу же уснул.

Ранним утром поднялись и пошли колонной мимо Карасунов, саманных домов, крытых камышом и соломой, ларьки, Северный базар на Покровке (в районе улиц Садовой и Промышленной), инфекционную больницу, «ссыпки» (военные склады), завод имени Калинина. На складах остановились.

За проволокой находились те, кто попал сюда раньше. Все они были в грязной изношенной одежде, некоторые босые. По тротуару прохаживались вооруженные охранники, на мостовой стояли женщины. Они пытались узнать какую-то информацию о своих близких. Иногда им разрешали бросать через проволоку что-то из еды.

- За забором изголодавшиеся люди, на потеху немцам, бросались за продуктами, вырывая друг у друга куски хлеба, кочаны кукурузы и помидоры. Утром нас человек двадцать, под конвоем двух солдат и унтер-офицера, повели на работу. Одиночные прохожие, завидев немцев, шмыгали в подворотни. За железной дорогой, обогнув здание КРЭС, нас завернули на Набережную, и мы вышли к Кубани, где немцы восстанавливали разрушенные паромные причалы, - написал Сергей Дробязко.

Работы вели на двух берегах, между которыми курсировал катер. В перерывах немцы подкреплялись кофе из фляжек. Пожилые пленные были ослаблены, а фашисты их подгоняли работать быстрее. Вели себя «гости» фривольно – ели привезенный в термосах обед, пили кофе, курили, читали газеты и журналы, радовались успехам на направлениях «Кавказус, Терек, Грозный, Шталинград».

Пленных накормили «супом» из речной воды, нечищенных картошки, бураков, кочанов капусты. Запах был ужасный, но есть хотелось. За день очень устали, поэтому, когда вернулись в «Ссыпки», уснули. За ночь в лагере умерло несколько человек.

На следующий день снова всех выстроили. Одного пленного застрелили и пророкотали: «Ахтунг! От вас требуется беспрекословное повиновение офицерам армии фюрера! За непослушание – смерть!». Повели к другой территории, на которой содержались пленные – в район кожзаводов. Там тоже был устроен лагерь на обширной территории каких-то складов, огороженных колючей проволокой, были женщины, пытавшиеся передать продукты, холуи разгоняли палками пленных. Знакомых никого не было.

Раздавались крики: «Люды, може хто чув за Мыколу Мырошниченку з Медведовки?», «Чи нэма тут кого з Марьянской?». Женщины отдавали офицерам все имеющиеся продукты, уговаривая выпустить её мужа или брата.

- Ближе к полудню здесь меня нашла мама. Сквозь слезы мама рассказывала, что дома не все было хорошо. В первые же дни прихода немцев у себя во дворе была убита бабушка. Она погибла то ли от бомбы, то ли от разорвавшегося во дворе снаряда. Её похоронили в гробу, сделанном из её сундука во дворе под окном, под кустом сирени. Хоронить на кладбище не было возможности. На другой день утром мама снова пришла в лагерь. Но меня там уже не было. Она звала до тех пор, пока не потеряла голос и, все равно, не могла поверить, что сына здесь нет. А я в это время шагал в небольшой колонне пленных через центр города. Меня ждал еще один лагерь, - вспоминал ветеран.

Он был расположен недалеко от взорванного железнодорожного моста через Кубань. Пленные спали во дворе за колючей проволокой, деревянным забором под навесом с дырявой крышей. Все чутко охранялось. Сначала женщинам из станиц удавалось обменять родных на продукты, а потом их перестали подпускать. Немцы в обед ели бутерброды с маслом и колбасой, запивали кофе. Пленные сидели или лежали на земле.

- Мать разыскала меня, принесла чистое белье. К этому времени мы в лагере все обовшивели – ведь спали на земле, прижимаясь, друг к другу, чтобы согреться в попрохладневшие ночи. Передала мама и кое-что покушать, хотя дома сами жили впроголодь. Были три попытки побегов. Натасканным конвоирам не составляло большого труда расстреливать беглецов. В лагерь стали прибывать небольшими группами новые, вместе заболевших и умерших, - написал Сергей Дробязко.

Работа состояла в разборе завалов битого кирпича, оставшихся от взорванного нефтезавода. В начале октябре удалось встретить школьных приятелей Олега и Женьку. Они попали в лагерь во время облавы на Сенном базаре. Они подружились с переводчиком, передавали ему бутылки настоящей русской водки. Поэтому ребята не работали, убирали в домике коменданта, отправляли вместе с переводчиком больных и умерших. В один вечер они предложили побег.

Очутившись на чердаке дома, где жила семья Олега, не верилось, что получилось сбежать. Вот так просто. Отодвинули доску в забору и вперед. Никто ничего не заметил, не было тревоги. Потом, правда, выяснилось, что переводчику дали серебряный портсигар и колечки. На базарах по-прежнему проводили облавы.

- На вокзале провожали поезд с девчатами и молодыми женщинами, согласившимися работать в Германии. Тогда по городу были расклеены красочные афиши и объявления с обещаниями хорошего заработка, питания и жилья. Там же на снимках были чистенькие, уютные общежития и столовые: «Здесь хорошие условия, я уже купила на заработанные деньги модные туфли и хорошее платье…». Вот и нашлись тогда безголовые дуры и клюнули на немецкую приманку, - написал Сергей Дробязко.

На вокзале все равно плакали, как будто понимали, что не туда едут. После облав краснодарцев отправляли в Германию, в лагеря и, конечно, не в пассажирских вагонах...

Предыдущие материалы об оккупации Краснодара и защите Пашковской переправы можно почитать по ссылке.